Русские философы о счастье

В Европейской философии русское трактование счастья имеет свои особенности, связанные с русским национальным характером, национальными традициями, религиозными  верованиями и историческими реалиями. Эти особенности нашли свое отражение во многих философских работах известных мыслителей, а также в их научных трактатах, литературных и художественных произведениях. Изучая русское философское наследие, многие ученые акцентируют внимание на тесную связь и переплетение  философско-религиозных воззрений с чисто народным фольклорным пониманием счастья в русской ментальной культуре.

1. Счастье – противоположно судьбе

Проблема человеческого «счастья» — в области религиозной, — так всегда полагали русские философы: свобода — символ социальной жизни.

Счастье противоположно судьбе: счастье не судит, и оно не суждено.

Счастье выпадает, его по-луч-ают по с-луч-аю. Счастье, как определил его Даль в своем словаре, есть случайность, желанная неожиданность — талан(т), удача, успех. Счастье непременно со-часть-е, со-вместная доля многих, а значит — покой и довольство. Поскольку же с-часть есть с-луч-ай, то и везёт обычно глупому: «Глупому счастье, умному Бог даст».

2. Трагизм  счастья в русском понимании

Глубокий внутренний трагизм, возникающий из соединения двух противоположных ощущений — счастья и чувства вины, сомнение в нравственной правомерности личного счастья становится внутренним символом для деятельности, всегда оставаясь в переживании личности (И.А. Джидарьян).

3. Счастье – как  участие.

Известно, что в Европе идею «счастья» «открыли» только в XI веке. В русских текстах слово съчастие появляется только в конце XV века, причем в значении, близком к понятию «участия». Счастье понималось как участие в деле, которое спорится, т.е. удачно совершается (спорина — успех). Счастье — это успех, но не в том приземленном виде, в каком сегодня под успехом понимают аплодисменты и награды. Счастье, равно как и судьба, и любовь не являются эмоцией. Все эти слова просто символы-гиперонимы, выражающие самую общую идею, за которой скрываются различные ее вещные проявления.

«Идею счастья, — заметил историк Ключевский, — мы прививаем к своему сознанию воспитанием, оправдываем общим мнением людей». Счастье, судьба, любовь — всё это не только переживание в конкретном чувстве, но и осмысление случившегося в разуме, а, следовательно, и сигналы к действию воли. Идеи осветляют сущность вещей с тем, чтобы направить энергии человека к нравственному действию. Их нравственный смысл, между прочим, в том, что, например, для традиционного русского общества идея «счастья» — состоит в нестяжании власти и богатства, в стремлении к духовной свободе. Уже несколько раз мы заметили, что идеи судьбы и счастья идеально-книжного происхождения, в народном обиходе они соответствуют конкретно-предметным представлениям о личной доле, об успехе или случае. Такое противопоставление заметно при сравнении двух интуиций— философской и народной, выраженной в пословицах. Философы поразительно часто говорят о счастье и почти никогда — о судьбе. Русские мыслители устранили мистическое понимание судьбы как символа причинности, времени или Бога, того символа, который можно изменить словом (ворожбой) или делом (колдовством), который, кроме того, можно увидеть в знамении или прозреть в предвидении.

Для Сергия Булгакова  судьба — это единство встречи, вины, заслуги и воздаяния. В русских метафорах судьба велит человеку, ведёт его, смеётся над ним, но при этом свою судьбу можно узнать; человек постоянно в диалоге с нею, и тогда Судьба становится средством объективировать личную совесть. Судьба как дорога — терниста и извилиста, а путь свой мы все выбираем сами; в конечном счете, судьба человека зависит от него самого. Судьба — это жизненный путь со своею целью, движение жизни, а не высший закон, которому нужно следовать. И в научном определении судьба — иррациональная, неразумная, непостижимая сила случайности, которая определяет неизбежность события или поступка. В рассудочном понимании Судьба всегда — событие отрицательной ценности, потому что неизвестна, непонятна и нежелательна. Такое ощущение судьбы заложено в корне слова. Судьба — судит. И тут уж как повезет: у-дал-ось — у-дач-а, и ты у-дал-ой; а если удача всем вместе, и все при своей «части» — это уже с-часть-е. В этом чисто русская «наклонность дразнить счастье, играть в удачу» — говорил Ключевский; «великорусский авось». «Судьба» в определениях философов чисто книжная, заемная, это фатум; враждебная, слепая, роковая, неведомая, неотвратимая, неумолимая, превратная судьба как сила возмездия. 

«Судьба — понятие рабовладельческое», — заметил Алексей Лосев, это идея внешнего давления.

Николая Бердяев трактует «личность как  единство судьбы. Это основное ее определение» — «История есть судьба человека. Трагическая судьба» — «судьба каждого человека погружена в вечность», в кратковременной жизни одни случайности — «Смерть есть судьба человека». В кругу таких определений вращается мысль русского философа, восходящего до предельных границ развития идея «судьбы». Не забывая о судьбе, «люди живут счастьем или надеждой на счастье» (Ключевский).

Русские мыслители понимают счастье обязательно как своё, собственное, личное, земное, человеческое, большое, высшее, полное счастье — «субъективное благо», «корень и источник добродетели» (Николай Лосский). Это мирское счастье, которое сродни духовному блаженству, но его не отменяет. Счастье — ширь, несчастье — глубина; их соединяет блаженство, возносящее человека ввысь. Чисто пространственное восприятие этических норм; счастье не в тоске пресыщения, не соблазн, исключающий даже благоразумие, не наслаждение — счастье в деятельности, даже в страдании, если это страда или страсть. Ну «что такое счастье? Это возможность напрячь свой ум и сердце до последней степени, когда они готовы разорваться» (Ключевский). А еще счастье — иметь Родину и жить духовно свободным.

5. Секрет русского счастья

Секрет прост: «Счастье нельзя поймать. Счастье приходит само» (Иван Ильин), причем «счастье одного не может увеличиваться, если в то же время не уменьшается счастье другого» (Александр Потебня). Да и в конце концов, спрашивал еще Петр Чаадаев, «счастие частное не заключено ли в счастии общем?». Концепт слова по-прежнему направляет мысль в верную сторону.

6. Счастье и судьба в народной философии.

Судьба и счастье в пословицах едины  (их не различает и Даль в своем сборнике пословиц), они понимаются как противоположности общего рода и состояния, причина и цель совпадают, «прошлого поминаем — грядущего чаем». «Судьба придет — по рукам свяжет», «от судьбы не уйдешь», «судьба не авось-ка». Слово судьба употребляется редко, чаще заменяется конкретными по смыслу беда, участь, часть, рок, доля, напасть — все в отрицательном восприятии того, что «рок судил». Это жребий судьбы «жеребей — божий суд».

Слово счастье используется часто, это та же судьба, но положительно окрашенная, чаемая, желанная судьба, хотя и она амбивалентна: «счастье что палка: о двух концах». О нем известно, что оно «дороже богатырства», но его не ищут — само придет случайно как божий дар. Счастье определяется судьбой, но вызывает зависть окружающих, его лучше не выставлять напоказ («счастливым быть — всем досадить»). Напасть табуируется образными выражениями, удача призывается настойчивым повторением родового символа — счастье.

 Поведение тоже строится так, чтобы показать себя незаинтересованным в обретении счастья глупцом, живущим на авось, иронично скрывающим свое интимное желание быть счастливым.  

«Счастье что трястье — на кого нападёт». То, что сегодня аналитически в разуме мы разграничиваем как причину и цель, в сознании народа представало единым целым — всего лишь поворотами на жизненном пути. «Счастье не лошадь, прямо не везёт». И, быть может, это так и есть.